Бриллианты для диктатуры пролетариата - Страница 59

Неуманн сразу же связался с министерством иностранных дел: подстраховка – лучшая гарантия успеха, и попросил консульский отдел запросить соответствующее ведомство в русском посольстве, числится ли некий Максим Максимович Исаев сотрудником каких-либо советских учреждений в Ревеле и если да, то каких именно, с каких пор, где проживает и кто может дать за него поручительство, поскольку в настоящее время против него возбуждается уголовное дело.

Консул ответил звонившему чиновнику, что справки об Исаеве наводятся.

– Однако мы готовы взять его на поруки, поскольку вы утверждаете, что он является гражданином РСФСР, – добавил консул.

– Значит, он лицо официальное? – спросил чиновник МИДа.

– Мы наводим справки.

– Господин консул, я уполномочен получить от вас официальный документ. Лишь это даст нам возможность предпринять какие-либо шаги в установленном международным правом порядке.

– Ну что ж, давайте решать и этот вопрос в обычном порядке, – согласился консул, – в конце концов вопрос об этом человеке подняли вы, а не мы.

С Виктором Кингисеппом, членом подпольного ЦК, Роман встретился уже под утро.

– Они взяли Максима, – сказал Роман. – Я опоздал. Я не думал, что он с первого раза попадет в яблочко своей «дезой».

– Я его хорошо знаю… Славный парняга. Он работал в инотделе. По-моему, с Кедровым, а потом с Бокием.

– Я-то с ним познакомился только здесь.

– Кое-что мне уже рассказали наши товарищи: его сработал немец. Зачем он пошел на контакт с ним? Это же риск.

– Он знал, кто такой Нолмар и как он нам интересен. И потом он попал в такое положение, когда не мог уйти от разговора. Так или иначе, нам бы пришлось заниматься Нолмаром… Виктор, может понадобиться хороший адвокат.

– Адвоката подберем… Эрик Лахме, ты, наверное, слыхал о нем. Поищем подступы и к тюрьме…

– Я уже кое-что в этом направлении предпринимаю. Я опасаюсь только одного – беру худший вариант… В случае провала, если они установят нашу с тобой связь, начнется мировой вой – эстонские коммунисты выполняют задания Москвы…

– Эстония связана с Россией общностью революции – ты знаешь нашу позицию в этом вопросе. Эстония была колонией России, но мы стали республикой после революции в Питере. Тут двоетолкований быть не может, и не надо, пожалуйста, оглядываться ни вам, ни нам на всякого рода сволочь – так мы подменим идею межгосударственным политиканством.

– Эрик – дорогой адвокат?

– Наших товарищей он защищал бесплатно.

– То ж ваши, – сказал Роман. – А этот наш. Это я к тому, что о деньгах вопрос не встанет.

– Надеюсь, – усмехнулся Виктор хмуро, одним ртом. – От нас связь с тобой будет держать товарищ Юха.

– Хорошо. Спасибо.

– Не надо торопиться с признанием Исаева советским подданным – это крайний случай, если мы не сможем его вытащить иным способом. Им бы очень хотелось получить признание Москвы… Попробуем не дать им этого козыря. А на Исаева, я думаю, можно надеяться – он товарищ крепкий и, помнится мне, с юмором.

– Теперь последнее: мне нужны все данные о Неуманне.

– Август Францевич, – сказал Неуманн своему старому сослуживцу Шварцвассеру, – у меня к вам разговор… Как поживает ваш строптивый русский литератор? Что с ним?

– Никандров? После того как он покушался на побег и чуть не угрохал меня канцелярским предметом – по-моему, в инвентарной описи у нас так значится чернильница, – он сидит в карцере. Была еще одна попытка: нападение на конвоира, тот, сопротивляясь, помял его несколько, хотя и сам пострадал…

В разговоре друг с другом они никогда не снисходили до того низкопробного цинизма, который отличал тюремщиков и рядовых сотрудников следственного аппарата политической полиции. Те говорили в открытую, смаковали детали, вышучивали поведение арестованных и с какой-то обостренной жестокостью ждали случая, когда можно будет подвергнуть того или иного человека утонченному моральному унижению.

Неуманн как-то сказал Шварцвассеру:

– Знаете, в чем высокий трагизм политика? В том, что, выстраивая линию, намечая кардинальные повороты в международных делах или внутри своей страны, он оперирует теоретическими догмами. Вопросы практики низменны, и не стоит ему даже видеть их или знать – это удел исполнителей. На них в конечном-то счете можно возложить вину в случае неудачного эксперимента, а для этого им надо позволить полную свободу действий: в русле его, политика, замысла. Это, и только это, даст возможность политику смотреть в глаза своим согражданам чистым взором и не знать за собой личной вины за содеянное.

Этот разговор произошел в самом начале их совместной работы в политической полиции, когда надо было зачинать все наново после предоставления Кремлем независимости эстонскому государству. До революции Шварцвассер и Неуманн работали в департаменте русской полиции и, естественно, как никто, знали всю слабость этой организации, которая «заземлила» себя, низвела – стараниями политиков, делавших ставку на государственный абсолютизм, балансированием между черносотенцами и умеренными либералами – до некоего регистрационного бюро, улавливавшего настроения общества.

– Это не для нас, – говорил тогда Неуманн. – Мы должны пойти – поначалу, конечно же, – на поводу у обывателя, который падок до секретных агентов, раскрытых заговоров и скандальных процессов. После того как мы настроим обывателя, станем на путь европейской законности. За нами – линия, за нашими исполнителями – проведение в жизнь этой линии. А нигде не оседает так много черни самого низкого пошиба, как в нашем ведомстве: в этом залог нашей удачи и возможной трагедии одновременно. Мы должны разрешать нечто неизвестное нам жестокое не письменно и не словесно, но лишь закрывая глаза на это, увы, необходимое жестокое и кровавое. Я сказал про это лишь вам, и повторять этого я не стану, и лучше нам с вами это сказанное мною сразу же и позабыть. Давайте нести крест свой молча, мы некое промежуточное звено между политиком и тюремщиком. Мы знаем все, но знать нам всего не надо, – стоит об этом уговориться раз и навсегда и принять обет, тяжкий, но необходимый…