Бриллианты для диктатуры пролетариата - Страница 55

– Из ЧК, – тихонько прошептала она.

– Ну, спасибо, – сказал он, – тронут…

– Угощайтесь дарами Ревеля. Особенно вкусны белые пирожные со сливочным кремом. А вот «наполеон» сегодня неудачен, слишком сухой…

– Я не ем сладкого, Лида.

– А я-то старалась, дуреха. Все ваши – необыкновенно застенчивые люди, только за компанию едят, а ведь я – на жесточайшей диете…

– Ну, давайте, я – «наполеон», а вы – одно сливочное.

– Ох какой хитренький – я женщина волевая. Не буду.

– С вами сразу легко: это – редкое качество у наших женщин.

– А я не совсем ваша женщина, – ответила Лида, – папа – француз, а мама – эстонка.

– Вы давно с нами?

– Два года…

– Отчего вы сказали, что я – первый интеллигентный «оттуда»?

– Потому что остальные добрые, но все какие-то стальные, а не плотские. И сразу смотрят, нет ли отдушины в соседний номер с фонографом, будто я сама этого до смерти не боюсь… А потом вы Рублева назвали… «Буржуй проклятый, иконы писал» – так мне один ваш сказал.

– Это пройдет.

– Я за это Богу молюсь… Я верующая, вы это, пожалуйста, запомните и при мне никогда не ругайте Христа.

– Вы православная?

– Я никакая. Я просто в Бога верю. У меня вообще-то богов много – Христос, Бах, Толстой… Иногда собеседник делается Богом – но это ненадолго. Мой муж был Богом… Я не сумасшедшая, просто я всегда говорю то, что думаю, – иначе как-то совестно людям в глаза смотреть. Хотите еще кофе?

– С удовольствием.

– Господи, не отказывается! Ура! Власть переменилась! Вы на прощанье скажете: «Товарищ, береги себя» – или нет?

– Скажу.

– Жаль. А то б вы мне совсем голову вскружили. Я очень влюбчивая, Максим Максимович, – вас так надо называть? Максим Максимович. Почему вы – с ними?

– А вы?

– Ну, это дурно – вопросом на вопрос.

– В общем-то верно. Как отвечать – я вас толком не понимаю: где кокетничаете, где вправду интересуетесь?

– Ну, я не знаю, где и как… Разве я могу сама себя разделять? Ваши себя так контролируют, так уж контролируют – оттого за ними и следят. Надо все время быть самим собой – как Бог на душу положит. У меня есть леденцы. Хотите?

– Спасибо. Не хочу.

– Да ну вас к черту… Ничем не угодишь…

– Экая вы, – заметил Исаев, – «даешь эмансипацию»!

– Что вы! – ужаснулась Лида. – Мне во сне дети снятся с оборочками и в панталончиках. Ну что же вы молчите: я видела, вы собрались мне ответить. У вас брови сросшиеся, – значит, вы злой ревнивец.

– Ну и хитрющая же вы.

– Я? Ужасно хитрая. А что? Хитрость – это второй ум… Вы тоже в тюрьме сидели? Мучили вас, да?

– Нет. Все у меня благополучно. Даже успел лицей кончить, курс математики начал слушать…

– Какой вы молодец! А то я иногда рассуждаю: ну зачем, зачем я с ними? Все мои против них, а я с ними, и расстреляют еще как шпионку! Знаете, как расстреливают: чик – и нету. На остров бросят, а скажут, что пытался убежать и ранил конвоира. О, я знаю, чего вы хотите! У меня есть американские сигареты. С медом. Угадала?

– Угадали.

– Я умею читать мысли по глазам. Мне предлагали контракт по Южной Америке – «сеансы чудес мадемуазель Боссэ».

– Отказались?

– Антрепренер сразу стал лезть ко мне за корсет. И потом я могу отгадывать по вдохновению. Профессионально – я только на сцене выдрющиваюсь. И деньги на бочку. Ну? Что вы молчите?

– Я жду.

– Чего?

– Сигарет.

– Это я вас обманула. У меня их нет. Просто я для себя угадывала, чего вы хотите.

– Лида, спасибо за кофе – я у вас хорошо отдохнул, а теперь мне пора.

Боссэ покачала головой:

– Роман просил меня быть с вами. Знаете, если вы со мной пойдете, все на меня будут смотреть – я же смазливая и у меня глаза с блудом. А потом он просил вас заболеть. Он сказал, что мы вас навестим, когда врачи поставят первый диагноз… Не верите мне – шифром разговариваете, думаете, что я дурочка, как все женщины. А мне Антон Иванович говорил, что мудрее меня нет женщины.

– Деникин?

– Да. Необыкновенно милый человек. Я не понимаю, отчего вы его ненавидите? Надо было послать к нему хорошего агитатора, и он бы перешел на вашу сторону. Я пыталась ему все объяснить, но я же не специалист в этой области…

– Интересно, что вам Антон Иванович ответил?

– О, я запомнила, он очень смешно мне ответил. Он сказал, что, если английскому лакею сказать «спасибо» за работу, он тогда вас на всю жизнь запомнит и отблагодарит, а нашему скажи – Антон Иванович тут замолчал надолго, глаза все тер пальцами, – так неминуемо решит, что вы блажной, и не преминет тебя облапошить, а если замечание сделаешь – так начнет кол из плетня дергать…

– Добрый человек Антон Иванович, – усмехнулся Исаев.

– Ну, началось! Я этого больше всего боялась… Почему вы так жестоки? Почему вы не ищете путей к миру, а норовите заменить заповедь «не убий» на новую: «ответь ударом на удар»?!

– Помните, у Екклезиаста? «Ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедном». Ну, вышли? Вышли. Снисходительность – свидетельство доброты? А снисходительность к нации – это как?

– Вы философ? Тогда отчего сердитесь? Даже стали Екклезиаста приводить, а я его в жизни не читала.

– Плохо.

– А вы почему этого Екклезиаста защищаете?

– Я защищаю свою точку зрения; а вы – прелесть. Все-таки давайте-ка мы ослушаемся Романа и я потихоньку пойду один.

– Роман будет волноваться. Хотите, погадаю по Лермонтову?

– Хочу.

– Говорите страницу.

– Сто шестая.